Софья Оранская

Раздавленное сердце лежало на дороге и -
              плакало от безысходности.
И дорожная пыль греха великого отчаяния
     серым туманом упоительного забвения
покрывала его бред грез из прошлой жизни нереального.
 Мозаика безсвязных воспоминаний
               строила в нем
  разбитую
       гильотиной бытия розу ветров.

Милое, еще юное сердце
          дышало
     свежестью алого восхода.
     Но - 
надрывные звуки скрипки 
          надрубили золотые нити,
                    связывающие его 
               с центром вселенной
   и- 
                   низвергли
               в пучину
              беспросветности.
Распятое мукой зла мира,
                 сердце
        горело
             страстью отмщения и правом на справедливость.
           Оскорбленное,
             погруженное
              в сумерки
            тупиков,
     оно поднялось нашептом змия
   и - 
все дозволенностью мировой гордости
             пронзило
     другое сердце, - 
- покрытое язвами старческого эгоизма человечества.
           И
лишив его дыхания,
  упало само в глубокое и беспредельное страдание раскаяния.
Униженное, расплющенное пыткой самораспятия,
      на протяжении сотен-сотен лет,
           оно - 
           вдруг - 
           в одночасье -
нашло великое и последнее наслаждение в самом своем унижении - 
           и -
            бросилось
      в страсть
                   беспутств
          и скандалов!!!
      И бежало оно от чистоты и покоя
в смрад тихой катастрофы
                 нелюбви. -
          И ползло оно в мрачной жажде земных
                 пресыщений
в камин за горящей ценностью земных 
                 наслаждений. - 
               И толкалось
         в хаосе
                бредовых идей
                  человекобожества. -
И рвало 
                   струны души
         надрывом
                   погибающего таланта.
           И -
           надтреснувшее, забывшее себя в пьяном угаре
сердце -
        вдруг узнало свой последний приговор, дающий ему право
                   нескольких дней нереального бытия.
      И всё-то стало холодно ему:
Краски мира,
Добро и Зло,
Оставшиеся в потусторонности жизни,
И слышало лишь последние всплески бесконечных
И однообразно-монотонных набегающих на берег беспредельности
Волн жизни, видело сквозь тонкие жилки листвы павловских 
деревьев
Вечное солнце - 
            И вся эта яркость мира давила его безнадежностью жить.
Разбитое сердце лежало на дороге и -
         плакало от безысходности.
И грязный снег греха великого отчаяния
             серебристым инеем жестокой забытости
покрывал бред грез из прошлой жизни нереального.
                  Мозаика бессвязных воспоминаний
          строила в нем
                 разбитую
         гильотиной бытия розу ветров.
Холодные зимние сумерки.
Хлопья снега в свете уличных фонарей.
Заснеженная мостовая.
Уставшее цоканье копыт серой лошадки, сонно везущей черную 
коляску.
Торопливые шажки - стук девичьих каблучков...
      Тишина... 
                 Сердце - 
раздавленное,
            милое,
                  распятое мукой зла мира,
  оскорбленное, 
             униженное,
        расплющенное пыткой самораспятия,
                    надтреснувшее,
     забывшее себя в пьяном угаре
     сердце,
покрытое холодным инеем забвения -
                    вздрогнуло...
   бешено забилось...
         затрепетало...
                сжалось -
         от страха, 
                    волнения,
предчувствия.
Большие серые пылающие страстью девичьи глаза...
Тонкий невинный очерк посиневших от холода, дрожащих губ...
Чахоточный румянец на бледных щеках...
  Хрупкие озябшие пальцы...
      И раскрылись
      нежные пылкие ладони,
             принимая его
в лоно жертвенной и вечной любви.
Прозрачные губы
                дышали на него
      теплым, розовым дыханием Веры,
           испаряя затверделую оболочку 
                   заброшенности.
     И -
          ощущение счастья,
          ему еще неизвестное,
       прошло сквозь него
          даже до боли.